Психоанализ отличается от психотерапии и клинической психологии тем, что считает этику составной частью клиники, а не её прикладной сферой. Поэтому не существует такой отдельной дисциплины как «этика психоаналитика», поскольку психоанализ - и есть этика. Аналитическое лечение основывается на принятии субъекта с его симптомом, которые не нуждается в удалении или коррекции, сочувствии или разделении, но заслуживает уважения к себе. Если человек создаёт себе симптом - нужно уважать его выбор и проделанную работу. Выслушать и попытаться понять, а не избавляться от него. По этой причине, психоаналитик не со-чувствует, не проявляет эмпатию и вживается в проблемы пациента (иначе он сам видел бы в другом самого себя); только не принимая проблемы на свой счёт, не авторизуя их, и, следовательно, не привнося собственного наполнения, можно сделать их предметом анализа.
 
Как же возможно этическое отношение к другому, если оно не предполагает сочувствия? Этика вообще не может корениться в эмоционально-чувственных отношениях, иначе все суждения были бы продиктованы настроением или капризом: то, что мне сегодня нравится становилось бы «благом», а всё чуждое и неприятное – «злом». В клинической плоскости, здоровым бы считался тот человек, который разделяет мировоззрение своего терапевта, больным - тот, чей внутренний мир наиболее неординарен. Понятно, что о принятии и понимании инаковости другого в такой ситуации не может быть и речи. Поэтому психоанализ не считает эмоционально-чувственное восприятие достаточным основанием для клинической работы, а эмпатию серьёзным инструментом. 
 
Воспринимать другого, который ничем не похож на тебя самого, можно лишь тогда, когда ты относишься к нему безлично, нейтрально. Этика предполагает незаинтересованность, поскольку только так можно дать место для инаковости другого, только так пациент сможет увидеть границы собственной субъектности и понять логику работы своего бессознательного, динамику её становления. Только будучи незаинтересованным можно предоставить другому ту степень свободы и то защищённое место, в котором он сможет обозначить собственные конфликты, отношения, систему различий и синтаксис желания, направленного на другого. Дать другому пустое место - это и значит проявить этическое отношение к нему. 
 
Как выражается Лакан, «анализ должен носить черты лица анализируемого», должен говорить на его языке и использовать категории его бессознательного. Однако незаинтересованность и нейтральность не связаны с безразличием к человеку, напротив, её целью является кристаллизация этих различий, усиление их, понимание психических процессов в их индивидуальности, а не сходстве со всеми прочими. Само слово «психоанализ» указывает на производство различий и тем самым расширение поля становления субъекта. Нейтральность не предполагает молчаливого наличия, речь идёт о том, чтобы желание аналитика не было связано с личностью пациента, чтобы аналитик не занимал уготованное ему место внутри дискурса: «что же ты стоишь? - ты же обещал быть мне родной матерью», - как говорил Карлсон. Аналитик не может занимать то место, которое отводит ему пациент: место родной матери, или интеллектуального соперника, или всепрощающего отца, или «жестокого капитана» (как было с одним из пациентов Фройда), одним словом, место господина и инстанции наслаждения. Именно нейтральность аналитика и позволяет ему не включаться в отыгрывание конфликтов своего пациента, не отвечать на запрос и не исполняя требование «быть родной матерью», аналитик никогда не даёт то, что от него требуют, таким образом, переводя отношения в поле желания и его нехватки, то есть в область бессознательного. Например, выбор того или иного аналитика уже указывает на требование бессознательного. Известен случай, когда в кабинет одного аналитика-мужчины позвонил пациент с просьбой порекомендовать ему аналитика-женщину. Наш коллега рассудил так: «если человек звонит именно мне – значит, он хочет чего-то именно от меня» - и назначил ему время первого сеанса, их анализ продлился несколько лет и сложился довольно успешно. Этот пример показывает, что пациент искал, конечно, не аналитика-женщину, а искал в аналитике то, что он помещал в женщину, то, с чем для него была связана женщина. И этот объект влечения стал наиболее очевиден, вышел на первый план именно в работе с аналитиком-мужчиной. Вычленить этот объект влечения, а не следовать требованию - и является одной из задач анализа (а если бы в нашем примере он полез в записную книжку - то оказался бы в плоскости выполнения требования, то есть в диалектике господина и раба). На данном примере можно видеть как нейтральность позволила не присваивать себе объект влечения, а подвергнуть его анализу.
 
Теория не такая уж и витиеватая, но возникает технический вопрос: если любая интерпретация так или иначе предполагает вмешательство, активное участие аналитика в дискурсе, то где здесь нейтральность? Ведь что бы ты ни говорил - ты всегда привносишь новый материал, даже молчание человека говорит о нём сполна и не требует дополнительных разъяснений. Поэтому Лакан неоднократно сравнивает аналитика с канцеляристом, расставляющим в тексте бессознательного знаки препинания и тем самым, придающим новый смысл высказываниям пациента: вовремя поставить точку, прекратить сеанс - это уже событие, порождающее множество вопросов, ассоциаций, переживаний. Можно ли представить себе более активирующую и активистскую позицию, чем позиция редАКТОРа, правящего и сокращающего текст? Тот же Лакан одну из главных своих работ назвал «Ведение лечения», подчеркивая тем самым ведущую роль психоаналитика, благодаря желанию которого анализ вообще имеет место. Без него всё это напоминало бы собой обычную беседу. Как аналитику удаётся одновременно быть и желающей инстанцией и сохранять незаинтересованность? Как же возможна аналитическая нейтральность, с сохранением дихотомию активности и отстранённости? Возможно ли быть субъектом желания и объектом влечения одновременно, сродни даосскому активному недеянию? 
 
С одной стороны, Лакан утверждает, что анализ движется благодаря желанию психоаналитика - именно оно является отправным пунктом любого анализа - с другой, условием анализа является нейтральность. Правило состоит в том, чтобы не привносить в процесс лечения собственную личность. Но не говорить ничего - это ещё не значит быть нейтральным; молчание тоже является означающим, постольку за ним нечто стоит, оно означает нечто личное; мы люди вообще никогда не молчим просто так, мы всегда молчим о чём-то, в отличие от животных, которым просто нечего сказать. Нейтральность состоит не в том, чтобы полностью устраниться, забраться в тень и изображать пятый угол в кабинете, который якобы может стать экраном для проекций. Задача аналитика состоит в том, чтобы быть не личностью, а функцией. Тогда и не придётся прятаться в приглушённом свете кабинета и натяжно отмалчиваться.
 
Лакан говорит, что аналитик должен быть готов пожертвовать своей личностью в анализе. Действительно, невозможно предугадать, что именно послужит отправным пунктом для развития трансфера, что именно зацепит пациента - место твоего рождения, фотография с ребёнком на твоем рабочем столе или заголовок лежащей в приёмной газеты - но всё это аналитик готов отпустить от себя и позволить пациенту свободно ассоциировать на свой счёт, сохраняя незаинтересованность к любым его фантазиям, желаниям и даже намерениям. У аналитика, конечно, тоже есть личность и свои пристрастия и интересы, но он с лёгкостью может предоставить всё это в распоряжение трансфера, ведь пройдя свой дидактический анализ, он научился дистанцировать по отношению к своим желаниям, понимая, что «желания всегда принадлежат другому».
 
То есть, задача дидактического анализа состоит не просто в инициации или рукоположении со стороны авторитета, а в проработке собственной личности, и разложении нарциссизма до такой степени, чтобы никакая личностная идентификация для психоаналитика не являлась священной, либидинально наполненной. Иметь свой симптом, но не быть зачарованным им до такой степени, чтобы получать наслаждение, то наслаждение, от которого не может отказаться обычный невротик. И на которое он, в конечном счёте, и жалуется. Например, высказывание всё того же персонажа «я - мужчина хоть куда, в самом расцвете сил» - звучит не только как бахвальство, но и одновременно как жалоба (что и рождает комический эффект); а вся дальнейшая история показывает, что он-то именно и понятия не имеет, что значит быть мужчиной, и оказывается существом без пола и возраста. Равным образом, любой невротик, идентифицирующийся с означающим, несёт этот лозунг – «я такой-то» - хотя понятия не имеет, какая пустота и тревога за ним стоит. Дидактический анализ позволяет развоплотиться из собственной личности, почувствовать и воспринять эту пустоту, что стоит за означающим, и перестать нести наслаждением симптомом точно лозунг собственной жизни. 
 
Именно принцип нейтральности позволяет не привносить в анализ собственные означающие, составляющие каркас личности, и, таким образом, избежать психологического влияния на пациента. В связи с этим можно вспомнить об одной обронённой Фройдом в адрес своей пациентки, о том, что женщины, дескать, должны любить мужчин, фразе, которая, как можно судить по дальнейшему развитию истории, анализ этот и разрушила. Когда аналитик перестаёт быть нейтральным, а его собственное бессознательное занимает то пустое место, которое всегда должно тревожить, - процесс анализа обречён превратиться в исповедь, назидание или тренинг. В данном случае, фрагмент собственного бессознательного Фройда - с чего, собственно, он взял, что женщины обязательно должны любить мужчин? - самым неудачным образом вторгся в невроз пациентки и поставил аналитика на место отца девушки, который считал ровно так же; на следующем сеансе она сказала Фройду, что он довольно посредственный психоаналитик и прекратила свой анализ. При всей анекдотичности, этот случай привнесения собственных личных установок поставил для самого Фройда множество вопросов относительно аналитического лечения и стал важным этапом на пути понимания нейтральности.
 
Только оставляя недосказанность, пустое место внутри дискурса пациента, можно сохранить этическое безразличие, как говорит философ Жак Деррида, «вписывая возможное присутствие другого, а значит, возможность радикальной инаковости и неоднородности, различания, в само событие присутствия, в присутствие настоящего». То есть создать место для бытия и становления субъекта и для психического со-бытия с другим.
 
Дмитрий Ольшанский - частный психоаналитик (г. Санкт-Петербург), сотрудник Института Клинической медицины и Социальной работы им. М.П. Кончаловского (Санкт-Петербург) и Institut des Hautes Еtudes en Psychanalyse (Paris).